Лидия Козлова: «Таничу доверили девичью честь юной Пугачевой»
«Неловкая, угловатая, тощая, некрасивая, конопатая. Если на кого-то Пугачева в те времена и была похожа, то не на профессиональную певицу, а на свою дочь в фильме «Чучело». А какой стала принцессой потом на нашей эстраде!» — вспоминает поэтесса Лидия Козлова, вдова поэта-песенника Михаила Танича.
Когда Танич перенес тяжелую операцию по шунтированию сердца, проведать его на своем белом лимузине приехала Пугачева. Сказать, что автомобиль был длинным, значит не сказать ничего — он был нескончаемым!
Миша, еще очень слабый, грудь стянута металлическим корсетом, наблюдал из окна, как пугачевская «бандура» пытается вписаться в двор-колодец, и наконец не выдержал: «Пойду спущусь, встречу Аллу». «Не надо! — взмолилась я. — Ты ведь дальше ванной после операции еще не ходил!» Но он пошел, а я заняла его место у окна. И вот Пугачева, увидев у подъезда Танича, выскакивает из лимузина и давай танцевать цыганочку. И Миша, еле живой, тоже пускается в пляс. Пыль столбом — ведь лето, жара. Я стою и молюсь: «Господи, только бы у него сердце не разорвалось!» Слава Богу, эти безумные пляски не навредили мужу. Потом Алла привела его домой, и мы еще выпили немножко. В тот вечер она у нас долго сидела, как в прежние времена… Их с Мишей связывала трогательная, но, я бы сказала, непостоянная дружба.
Помню, Пугачева приезжала на нашу дачу в Юрмале. Она давала там концерт, и, как всегда, Алле подарили море цветов. Она привезла их нам и расставила по корзине на каждой ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж, а потом долго сидела в нашей компании и плакала о чем-то. Еще Алла приезжала к нам на поминки по солисту группы «Лесоповал» Сереже Коржукову и корила Танича: «Михаил Исаевич, ну почему вы меня с Сережей в свое время не познакомили? Я бы, может, за него замуж вышла, и Сережа, может, был бы жив». А она и правда как-то раз передавала через нас Сереже приглашение к ней приехать, но он был мальчик гордый, сказал: «Даже не уговаривайте, ни за что не поеду!» Дело в том, что, когда Алла пошла в гору, она выработала определенную манеру отношений с мужчинами — несколько снисходительную, покровительственную, сверху вниз. А это не всем подходило.
Вот и с Мишей они не могли часто общаться именно из-за этого. Он всегда разговаривал с Аллой, как с той маленькой девочкой, которую когда-то знал, опекал и которой дал путевку в жизнь.
«Я ВАС ЗНАЮ! ВИДЕЛА ВО СНЕ»
Молитву, с которой я обращаюсь к Богу всю жизнь, я придумала еще юной девушкой: «Господи, мне ничего от тебя не надо — ни богатства, ни чудес, ни великих свершений. Дай мне самое главное, без чего я не смогу жить». И он мне дал Танича! Но сначала я узнала его стихи. Я вычитала их в какой-то газете, совершенно случайно, ведь Михаил Танич не был тогда известным поэтом, и эта публикация была на тот момент единственной. А я уже тогда песни любила сочинять — и положила понравившееся стихотворение некоего Михаила Танича на музыку. А вскоре меня вместе с другими выпускниками строительного техникума отправили на Волжскую ГРЭС.
И вот 7 ноября мы набиваемся в комнату в общежитии — отмечать праздник. И присоединяются к нам два взрослых, за тридцать, мужика с двумя красивыми барышнями. Я на одного взглянула и остолбенела! Ведь это его четырьмя месяцами ранее, в ночь накануне своего 18-летия, я видела во сне! Дело было так: я снимала угол у старушки. Более страшной на вид женщины я в жизни не встречала — настоящая Баба-яга — костяная нога! Боялась я ее ужасно. Но в какой-то момент стала замечать, что она нежно ко мне относится, а когда я сплю, сидит и глядит на меня. Накануне дня рождения хозяйка мне и говорит: «Хочешь, я покажу тебе суженого?» Еще бы не хотеть, в восемнадцать-то лет, да к тому же будучи неискушенной в амурных делах, ни с одним парнем еще в кино не ходившей! Следуя инструкциям, я сложила под подушкой колодец из спичек, заснула и во сне увидела незнакомца.
Сон был такой отчетливый, что его лицо я прекрасно запомнила. И вот он передо мной! Я и выпалила: «Ой, а я вас знаю! Видела во сне». Тут же сообразила, до чего нескромно это прозвучало, и забилась в дальний угол. А потом ребята попросили: спой чего-нибудь. И я спела ту самую свою песенку на стихи Танича. Тут у моего «суженого» глаза округлились. Он подсел ко мне и говорит: «А Танич-то — это я». Я не сразу поверила, до того все вышло странно. Но он стал читать свои стихи, и я признала в нем Танича. Красивую спутницу Миша ради меня совершенно забросил. А я-то скромница! Ни с кем из мужчин рядом еще не сидела, стесняюсь. Он подвинется — я отодвигаюсь. Так вокруг стола всю ночь и кружились. Позже Миша рассказывал: «Ты выглядела лет на четырнадцать, я тебя за ребенка принял».
Под утро он попрощался и ушел, и я вдруг сообразила: как же так? Он должен стать моим мужем и даже не спросил, где живу! Но через 40 дней раздался стук в дверь — на пороге стоял Миша. Это время понадобилось ему, чтобы меня найти — он ведь не знал ничего, кроме имени. Потом он уехал, но вскоре прислал письмо и позвал меня к себе — в поселок Светлый Яр, расположенный в 250 километрах от Сталинграда. Танич работал в местной газете. Я сутки добиралась до «суженого» на попутках. Предстала перед Таничем вся в дорожной грязи. Он встретил довольно прохладно. Сказал только: «А женщины-то, оказывается, от любви красивыми делаются». В подтексте читалось, что, если бы не любовь, красоты во мне нашлось бы мало. Но он меня любил, и это чувствовалось. И с каждым годом все сильнее! Просто Танич был немногословен.
О себе особо не рассказывал, помалкивал в усы. Никогда не матерился, не напивался, не изображал мачо. А все вместе это верный признак мужчины с биографией!
Со временем, конечно, Миша все рассказал. Как после школы женился на однокласснице. Как, будучи защищенным от войны бронью студента железнодорожного института, в 1941 году пришел в военкомат и сказал: «Хочу на фронт». Как стал командиром противотанкового орудия. Они стояли на самом первом рубеже — первыми встречали немецкие танки. По Мишиным воспоминаниям, ничего нет страшнее приближающегося, грохочущего «тигра»… В подчинении у Миши были такие же желторотые юнцы, как и он сам. Как-то раз, вырыв для ночлега землянку, они сдуру накрыли ее «крышей» — ящиками с противотанковыми снарядами.
Немцы по ящикам и бабахнули. Взрыв получился грандиозный и уложил всех, кто находился в злополучной землянке. Наутро наши солдаты стали мертвые тела из-под обломков вытаскивать, а у Миши возьми да и дернись щека! Оказалось, он жив, просто контужен. Только через месяц Миша очнулся, слепой и глухой. Через три месяца он понемногу стал слышать и различать свет… Не восстановив до конца слух и зрение (они так и остались у Танича частичными), он снова двинул на фронт… Полк догонял по льду, где-то между Литвой и Латвией, провалился в ледяную воду, чуть не утонул… Словом, сценарий фильма «Женя, Женечка и «катюша» Булат Окуджава позже напишет по мотивам Мишиной истории.
С войны Танич пришел весь в орденах и медалях. В железнодорожный институт возвращаться не стал — поступил в архитектурный.
А там вчерашние школьники, невоевавшие, стали его расспрашивать. В том числе и о том, какая она, Европа, какие там дома, как люди живут… Ну Миша и рассказывал: «Заходим с боем в немецкий поселок — все дома разгромлены, только подвалы целы. А там — окорока висят, бочки с пивом расставлены. Хоть и по карточкам немцев отоваривали, но не так, как нас». Кто-то написал донос, и Мишу посадили за антисоветскую пропаганду. Отправили в лагерь под Соликамск. Жена написала ему, прося о разводе. Он дал согласие, хотя в том браке успел родиться сын. И больше Танич не интересовался их жизнью.
Миша отсидел шесть лет — его освобождение совпало с амнистией 1953 года. На память о лагере остался туберкулез и больные ноги, отмороженные на лесоповале. Несмотря на документ о реабилитации, который прислали Мише в 1957-м, положение о «минус 39 городах» никто не отменял.
Миша не мог жить ни в одном из 39 крупных городов, а к Москве не имел права даже приближаться на 100 километров. Поэтому Танич и жил в поселке Светлый Яр, куда, как декабристка, приехала я. Понимая, какие талантливые стихи он пишет, я стала приставать: «Давай отправим их в Москву, вдруг какая-нибудь газета опубликует». Он написал письмо в «Литературную газету». И вдруг мы получаем ответ от Булата Окуджавы, который в «Литературке» заведовал отделом поэзии: «Миша, ты талантливый человек! Что ты сидишь в этой дыре, на краю земли? Ты там загнешься от тоски или от алкоголизма. Перебирайся в Москву!» Булат не знал о проблеме «101?го километра». Но мысль о Москве заронил в Мишино сознание. И спустя пять лет Миша решился на переезд в Орехово-Зуево, откуда до Москвы всего два часа езды на электричке.
Денег на билет вечно не было, но Танич знал, на какой станции надо выскочить и переждать контролеров. У него появились публикации в столичных журналах «Смена», «Знамя», «Юность». В те времена мы с Мишей были почти нищими! Мебели не было никакой. Две наши дочки спали в картонных коробках, которые удалось выпросить в магазине, а укрывали мы их своими пальто. Сами «гнездовались» на матрасе, за печкой, в кухоньке. Зато у нас образовался замечательный круг общения — мы подружились с Окуджавой, вместе с ним к нам в гости приезжали Саша Галич, Юз Алешковский, Володя Войнович, Гена Шпаликов. Каждый из живущих в то время или сидел, или имел отсидевшего близкого родственника (у Окуджавы врагами народа были родители).
Это сближало… Мы много пели, читали друг другу стихи и рассказы и упивались духом свободомыслия…
ЛИБО ДЕВКИ, ЛИБО МИНИСТР ОБОРОНЫ
Тем временем над Таничем, которого никуда не брали на работу из-за «подмоченной» биографии, смилостивились в «Московском комсомольце». В штат его не оформили, но поручили внештатную работу литературного консультанта — разбирать письма всяких полуграфоманов и отвечать тем, кто поспособнее. Однажды Миша показал редактору собственное стихотворение «Текстильный городок» — о нашем Орехово-Зуеве, где мужчин почти нет, одни девушки. Кончалось стихотворение так: «Водят девки хоровод, речка лунная течет, вы, товарищ Малиновский, их возьмите на учет».
Малиновский был министром обороны, то есть, можно считать, это он забирал в армию всех женихов… Редактор, которому начало стихотворения понравилось, дочитал до конца и плюнул: «Ну, Танич, ты как что-то сморозишь — хоть стой, хоть падай». С расстройства Миша пошел покурить и в курилке разговорился с каким-то двухметровым усатым верзилой. Тот спросил: «Слушай, а чего ты такой грустный?» — «Да вот, думал заработать 20 рублей, а редактор зарубил стихотворение». — «А дай это стихотворение мне. Попробую песню написать — я ведь начинающий композитор, меня и самого везде зарубают… Кстати, будем знакомы, меня зовут Ян Френкель». Так Миша сделался поэтом-песенником. Строчки про Малиновского пришлось заменить, но зато «Текстильный городок» с успехом исполнила Рая Неменова, а уже потом популярная в 60-е годы певица Майя Кристалинская, а позже — дебютантка Валечка Толкунова.
Помню, как она, совсем юная, приезжала к нам в гости с Юрой Саульским. Они были молодоженами, такие влюбленные, прямо светились от счастья. И вот — первые гастроли, Валя пела, а Танич читал свои стихи. Платили ему 2 рубля 75 копеек за каждое выступление. Зима стояла лютая, сугробы по колено. Миша носил за Валей ее сценический костюм — единственную белую блузку и черную юбку ее мамы, которая тоненькой Толкуновой велика размера на три, — и вечно его снегом засыпало. В помещении снег растает, и Валя, вздыхая, натягивает на себя мокрое и идет на сцену…
А когда Френкелю начали заказывать песни для кинофильмов, а тот привлекал Мишу, стало окончательно ясно: удача повернулась к ним лицом! Песни Танича мгновенно становились популярными.